Неточные совпадения
Но
на седьмом году правления Фердыщенку смутил бес. Этот добродушный и несколько ленивый правитель вдруг сделался деятелен и настойчив до крайности: скинул замасленный халат и стал ходить по городу в вицмундире. Начал требовать, чтоб обыватели по сторонам
не зевали, а
смотрели в оба, и к довершению всего устроил такую кутерьму, которая могла бы очень дурно для него кончиться, если б, в минуту крайнего раздражения глуповцев, их
не осенила мысль: «А ну как, братцы, нас за это
не похвалят!»
— Где ж ты обедаешь? — спросил Тарантьев. — Диво, право: Обломов гуляет в роще,
не обедает дома… Когда ж ты
на квартиру-то? Ведь
осень на дворе. Приезжай
посмотреть.
И недели три Илюша гостит дома, а там,
смотришь, до Страстной недели уж недалеко, а там и праздник, а там кто-нибудь в семействе почему-то решит, что
на Фоминой неделе
не учатся; до лета остается недели две —
не стоит ездить, а летом и сам немец отдыхает, так уж лучше до
осени отложить.
— Свежо
на дворе, плечи зябнут! — сказала она, пожимая плечами. — Какая драма! нездорова, невесела,
осень на дворе, а
осенью человек, как все звери, будто уходит в себя. Вон и птицы уже улетают —
посмотрите, как журавли летят! — говорила она, указывая высоко над Волгой
на кривую линию черных точек в воздухе. — Когда кругом все делается мрачно, бледно, уныло, — и
на душе становится уныло…
Не правда ли?
С высокого берега
смотрели вниз чахлые, больные деревья; здесь
на открытом месте каждое из них в одиночку ведет жестокую борьбу с морозами и холодными ветрами, и каждому приходится
осенью и зимой, в длинные страшные ночи, качаться неугомонно из стороны в сторону, гнуться до земли, жалобно скрипеть, — и никто
не слышит этих жалоб.
Тишка только
посмотрел на нее, ничего
не ответил и пошел к себе
на покос, размахивая уздой. Ганна набросилась тогда
на Федорку и даже потеребила ее за косу, чтобы
не заводила шашней с кержачатами. В пылу гнева она пригрозила ей свадьбой с Пашкой Горбатым и сказала, что
осенью в заморозки окрутят их. Так решили старики и так должно быть. Федорка
не проронила ни слова, а только побелела, так что Ганне стало ее жаль, и старуха горько заплакала.
— А может быть, и ничего нет. Подозрительных симптомов решительно никаких! Это так… вы засиделись слишком долго здесь в этом болотистом климате. Ступайте
на юг: освежитесь, наберитесь новых впечатлений и
посмотрите, что будет. Лето проживите в Киссингене, возьмите курс вод, а
осень в Италии, зиму в Париже: уверяю вас, что накопления слизей, раздражительности… как
не бывало!
— Нет-с,
не гонку, — принялся объяснять Янгуржеев, — но Феодосий Гаврилыч, как, может быть, вам небезызвестно, агроном и любит охранять
не травы, нам полезные, а насекомых, кои вредны травам; это я знаю давно, и вот раз, когда
на вербном воскресеньи мы купили вместе вот эти самые злополучные шарики, в которые теперь играли, Феодосий Гаврилыч приехал ко мне обедать, и вижу я, что он все ходит и
посматривает на окна, где еще с
осени лежало множество нападавших мух, и потом вдруг стал меня уверять, что в мае месяце мухи все оживут, а я, по простоте моей, уверяю, что нет.
Все это богатство принадлежало графу Шувалову и охранялось плохо; кунавинское мещанство
смотрело на него как
на свое, собирало валежник, рубило сухостой,
не брезгуя при случае и живым деревом. По
осени, запасая дрова
на зиму, в лес снаряжались десятки людей с топорами и веревками за поясом.
Смотрел юноша, как хвастается
осень богатствами своих красок, и думал о жизни, мечтал встретить какого-то умного, сердечного человека, похожего
на дьячка Коренева, и каждый вечер откровенно,
не скрывая ни одной мысли, говорить с ним о людях, об отце, Палаге и о себе самом.
Рюмин (
смотрит на всех и странно, тихо смеется). Да, я знаю: это мертвые слова, как осенние листья… Я говорю их так, по привычке…
не знаю зачем… может быть потому, что
осень настала… С той поры, как я увидел море — в моей душе звучит,
не умолкая, задумчивый шум зеленых волн, и в этой музыке тонут все слова людей… точно капли дождя в море…
Фома
посмотрел на него и, чувствуя что-то похожее
на уважение к этому человеку, осторожно пошел вон из дома. Ему
не хотелось идти к себе в огромный пустой дом, где каждый шаг его будил звучное эхо, и он пошел по улице, окутанной тоскливо-серыми сумерками поздней
осени. Ему думалось о Тарасе Маякине.
Лето провел я в таком же детском упоении и ничего
не подозревал, но
осенью, когда я стал больше сидеть дома, больше слушать и больше
смотреть на мою мать, то стал примечать в ней какую-то перемену: прекрасные глаза ее устремлялись иногда
на меня с особенным выражением тайной грусти; я подглядел даже слезы, старательно от меня скрываемые.
Шакро стал торопить меня уходить из Крыма, резонно заявляя мне, что уже —
осень, а путь ещё далёк. Я согласился с ним. К тому же я успел
посмотреть эту часть Крыма, и мы пошли
на Феодосию, в чаянии «зашибить» там «деньгу», которой у нас всё-таки
не было.
Нечувствительным образом очутился он
на русской границе.
Осень уже наступала. Но ямщики,
не смотря на дурную дорогу, везли его с быстротою ветра, и в 17<й> день своего путешествия прибыл он утром в Красное Село, чрез которое шла тогдашняя большая дорога.
У меня был дядька Иван Андреич. Он выучил меня стрелять, когда мне было еще 13 лет. Он достал маленькое ружьецо и давал мне из него стрелять, когда мы ходили гулять. И я убил раз галку и другой раз сороку. Но отец
не знал, что я умею стрелять. Один раз, это было
осенью, в маменькины именины, и мы ожидали дядюшку к обеду, и я сидел
на окне и
смотрел в ту сторону, откуда ему надо было приехать, а отец ходил по комнате. Я увидел из-за рощи четверню серых и коляску и закричал: «Едет! едет!..»
Была глубокая
осень, когда Attalea выпрямила свою вершину в пробитое отверстие. Моросил мелкий дождик пополам со снегом; ветер низко гнал серые клочковатые тучи. Ей казалось, что они охватывают ее. Деревья уже оголились и представлялись какими-то безобразными мертвецами. Только
на соснах да
на елях стояли темно-зеленые хвои. Угрюмо
смотрели деревья
на пальму. «Замерзнешь! — как будто говорили они ей. — Ты
не знаешь, что такое мороз. Ты
не умеешь терпеть. Зачем ты вышла из своей теплицы?»
Анна Петровна. Э… философия гадкая! И тебе
не стыдно лгать? B этакую ночь, при таком небе… и лгать? Лги
осенью, если хочешь, в грязь, в слякоть, но
не теперь,
не здесь… Тебя слышат,
на тебя
смотрят… Взгляни, чудак, вверх!
Кроткие лики святых, кажется ему, укоризненно
смотрят на него из красного дерева киота, стоящего в углу
на угольнике, освещенные неугасимой лампадой. Он прячется от их взглядов, он старается
не глядеть
на них и
не в силах сотворить утренней молитвы и
осенить себя крестным знамением.